Сегодня в среде профессиональных историков, а также просто любителей истории Отечества, преобладает точка зрения в том, что сверхцентрализация русского государства и периодически возникающий мобилизационный характер его экономического развития объясняются каким-то немыслимым богатством русских, вынужденных испокон веков существовать в режиме осажденной крепости, защищая свои ресурсы (17 — 20% мировых) от внешнего посягательства. Такой взгляд прочно обосновался в школьных и вузовских учебниках, перекочевав в официальную пропаганду на протяжении последних 200 лет. Однако, существует и другой подход: именно исконная бедность русских, не способных в рамках традиционного (аграрно-производительного) уклада произвести достаточный для успешного существования государства и социума прибавочный продукт, порождает постоянную экспансию вовне путем мобилизации единственного доступного ресурса – людей, впряженных в государственное тягло. То есть, если внутри жизненных ресурсов недостаточно, то их следует взять извне военным путём.
Как известно, такой подход (набеговая экономика) практиковали многие кочевые и полукочевые племена: налетел, отнял материальные ценности у крестьянина, ведущего более продуктивное хозяйство, или ограбил купца, захватил рабов и ушёл обратно в степь или горы, а когда ресурс проеден, то цикл повторяется. Но в отличие от воинственных животноводческих племен (например, крымские татары, на протяжении столетий терзавшие Русь своими набегами) русское государство не просто захватывало и проедало, но и накапливало ресурсы. Кстати, в этом и выражается ключевое отличие государства от иных форм социальной организации. Любое прогрессивное развитие социума основано на накоплении ресурсов. Если ресурсная база (в том числе и качество человеческого потенциала) утрачивается, то государство обычно деградирует и гибнет, будучи не способно выдержать внешнюю конкуренцию.
Абстрактных природных ресурсов у России довольно много. Например, РФ обладает 75% мировых запасов торфа, но торфяные болота скорее создают проблемы, особенно когда они горят. И леса у нас — миллиарды гектаров. Только растет он в основном там, откуда его сплавить можно разве что в Северный Ледовитый океан. Поэтому, например, по поставкам на китайский рынок древесины хвойных пород РФ с ее близкой Сибирью в 2017 г. в полтора раза уступила маленькой и далёкой Новой Зеландии.
Более объективным показателем является обеспеченность доступными (извлекаемыми) ресурсами на душу населения. И вот здесь, даже если оценивать запасы нефти, россияне по этому показателю примерно равны азербайджанцам и вдвое беднее казахов. При этом в Канаде на душу населения нефти в 6 раз больше, в Ливии — в 10, в Саудовской Аравии — в 12; венесуэльцы богаче нас нефтью в 15 раз, а кувейтцы — аж в 105 раз. По газу иранцы обошли русских в полтора раза, туркмены — в 11, катарцы — в 33 раза. Если же мы будем оценивать именно экспортный потенциал стран, то есть вычтем внутреннее потребление, то Россия с её холодным климатом и растянутостью коммуникаций сползает куда-то в самый низ мировой энергетической турнирной таблицы.
Впрочем, главное заключается в ином: Русь-матушка обзавелась ресурсами относительно недавно, то есть в советское время, когда геологи исследовали Сибирь, а развитие технологий позволило извлекать минеральные богатства и доставлять их в центры переработки. Могучие сибирские реки дали дешёвое электричество, которое позволило производить алюминий и другие металлы. В Советском Союзе, благодаря механизации, в оборот были введены обширные целинные земли, а в остальных сельскохозяйственных регионах посредством широкого внедрения агрохимии урожаи выросли кратно. Собственно, спрос на минеральные ресурсы создала только бурно развивающаяся индустрия, а в рамках традиционного уклада, то есть при царях-батюшках, — ни нефть, ни газ, ни уголь, ни залежи различных руд решающей ценности не имели. На самом деле, до конца 19 столетия, то есть до начала развития капиталистических отношений, главным ресурсом России была пашня. Она самая – землица-кормилица.
Пашни в России было и есть очень много, а вот с урожайностью выходила прямо-таки — беда. И дело не в якобы прирожденной лени русских, а в климате. Карта среднегодовых температур (годовая изотерма) показывает, что русское государство складывалось исключительно в зоне рискованного земледелия. Базовой культурой была даже не пшеница, а рожь — менее ценная, менее продуктивная, но более устойчивая к холоду культура. Пшеницу тоже возделывали, но как дополнительную культуру при наличии свободной земли. Ключевой показатель урожайности был «сам-3», то есть на одно посеянное зерно крестьянин собирал три. Соответственно, треть урожая нужно было отложить под засев, а две трети шло на потребление и резервирование на случай неурожая.
Здесь сразу же может возникнуть вопрос: а на кой ляд стоило жить на болотах и таежно-широколиственных суглинках, если чуть южнее и климат приятнее, и бескрайние степи с жирным черноземом? Дело в том, что наличие леса давало не только стройматериалы, но и позволяло вести подсечно-огневое земледелие, когда вековой лес выжигался и сев производился без пахоты прямо в золу. Урожайность на гарях была фантастической – «сам-50», а иногда и выше, но только в первые два года. Далее она снижалась, несмотря на то, что почва рыхлилась перед севом вручную или даже полноценно пахалась. Через 5-7 лет сбор зерна падал до минимума и крестьянину было выгоднее перейти на новое место, срубить там избу и выжечь новое поле.
Что касается жизни в чернозёмных регионах («Дикое поле»), то там урожайность доходила до «сам-8», что было всё равно ниже, чем при выжигании леса на севере, но набеги кочевников ставили под угрозу мирное существование, создавая перспективу быть убитым или обращенным в рабство. И кому надобно такое счастье?
Итак, русская цивилизация сложилась при уникальном стечении географических и климатических условий – на равнинной местности; при наличии болот, леса и возможности беспрепятственно расселяться в северо-восточном направлении, где хлеборобы не встречали ни малейшего сопротивления, поскольку обитали там финно-угорские племена (весь и чудь, марийцы, мордва, удмурты), жившие первобытным укладом (присваивающая экономика охоты и собирательства), которых они ассимилировали.
Кстати, немаловажный факт — русские болота являлись бесценным источником болотной руды, из которой выделывалось кричное железо в дровяных печах, что позволяло более эффективно вести хозяйство. В целом, освоение (россеяние, как говорили в старину) северной части бассейна Волги и Оки русскими земледельцами завершилась к концу 16 века. Доступные леса выжгли, пригодные для жизни территории заселили, дойдя до приполярных зон. Таким образом, произошел переход от полукочевого земледелия к осёдлому.
Одновременно с этим явлением, в течение последней четверти века 15-го и весь 16 век, происходил процесс становления нового типа общественного устройства. Именно в это время формируется так называемая ордынская матрица русской государственности со всеми её «прелестями» — тотальной милитаризацией и военной экспансией, закрепощением всех сословий (и не только крестьян, как рассказывают школьные учебники, но и представителей других сословий: Петр I самолично охаживал палкой провинившихся дворян); подчинением церкви государству, супер-централизованной моделью управления и жесточайшей внутренней деспотией. Другими словами – народ-войско, то есть все служили государству.
Этот процесс не мог произойти ранее 16 века, так как главная причина заключалась в том, что земледельца, ведущего полукочевой образ жизни, невозможно было закрепостить, поскольку он не был привязан к земле. Несмотря на то, что он получал довольно внушительные урожаи, отъём прибавочного продукта являлся весьма затруднительным. Большинство деревень даже в середине 17 века являлись однодворками, то есть в них жила одна большая патриархальная семья, состоящая из нескольких поколений прямых родственников. А уж земледельцы-подсечники вообще старались жить обособленно и уходили в такую глухомань, где их днём с огнём не найти. Да и с какой такой радости хлебороб станет отдавать треть урожая в качестве налога государству, если это государство ему нужно, как телеге пятое колесо? Ведь государство как бы продает услуги по обеспечению безопасности (чаще всего эта услуга, разумеется, навязывается, а цена чрезмерно высока), но безопасность крестьянину обеспечивал тот самый лес, куда никакой кочевник набег не устроит. В том случае, если налог окажется слишком обременительным, то мужик просто откочует ещё куда подальше.
Возможность взять денежку у государства появлялась только в том случае, если крестьянин участвовал в торговом обмене. Например, прибыл на торжище крепкий крестьянин Сил Силыч со своим товаром (зерно, шкуры, мех, мёд, пенька, лён), а власть тут как тут – взяла подать как прямо (долю от продаваемого товара или процент от проданного), так и косвенно: с купца за право вести торг, ввозную и вывозную пошлины, а также за «конвертацию валюты». Если торг иначе, чем в тогдашних ефимках запрещен, то будь добр — сдай на княжеский монетный двор серебро в европейских талерах или арабских дирхемах, где его переплавят и выдадут в ефимках, но за вычетом сбора за чеканку.
То есть древнее русское государство на территории Северо-Восточной Руси (точнее — множество княжеств, единого государства к середине 15 столетия ещё не существовало) было типичным торговым государством. Оно существовало не исключительно, но главным образом с налогов на торговый оборот. Именно это определяло его базис, как «сервисного» государства, продающего услуги безопасности купцам, которые были очень заинтересованы в безопасности, порядке, стабильности и готовы были платить князю за охрану торговых путей на подконтрольной ему территории.
Отсюда следует то, что безграничная тирания-деспотия не могла утвердиться при такой реальности: купец — птица вольная. Сильно его нагнёшь — он выберет другой маршрут и торги твои опустеют, а вслед за ним и казна. А чем платить дружинникам? Ведь если они уйдут служить соседнему князю, то последний, усилившись, может совершить захват твоего княжества. Именно в период 13-15 веков русские люди жили наиболее свободно: и в экономическом, и политическом смыслах, несмотря на так называемое монголо-татарское иго, которое придворные историки в последующем невероятно мифологизировали, доведя до абсурда его влияние на дальнейшее развитие русского государства.
И лишь только с переходом к оседлому земледелию (сопутствующим фактором стало увеличение плотности населения, которое перестало выплескиваться за пределы ареала обитания) стало возможно закрепощение крестьян и возложение на них обязанности содержать воинское сословие, а так же обращение их самих в боевых холопов. Это особый вид тягловой повинности, во исполнение которой крепостной обязан был не только отработать на феодала в поле, но и участвовать в военном походе под его началом. Кроме того, расцвет такого института, как церковь, также приходится на то переломное время. Разбросанные по лесам крестьяне даже если и числились формально христианами, но, по сути, ими не являлись.
«Живет в лесу, молится колесу» — это как раз про них поговорка. Дотянуться церковь до них не могла и тем более заставить платить десятину. Но вот в момент формирования «ордынского» государства у бородатых «святых» батюшек появился работодатель в лице власти, нуждающейся в легитимизации нового порядка вещей. Инструментом легитимации и сакрализации государства, как проекции Божественного порядка на грешную землю – эту юдоль горя, — стала церковь. Уплотнение населения и их «прикрепление» к земле дало возможность окормлять паству на регулярной основе, при этом оказывая государству необходимые пропагандистские услуги.
Подытоживая, скажем: появление оседлых земледельцев позволило накладывать тягло — систему денежных и преимущественно натуральных государственных повинностей на крестьян и посадских людей.
Последние являлись лично свободными, но государство принимало все усилия, чтобы прикрепить их не к земле (помещику), а к посаду (городу, слободе) с невозможностью покинуть общину, связанную круговой порукой. Однако, переход от полукочевого подсечно-огневого хозяйствования к оседлому означал катастрофическое падение урожайности. По большому счёту, отныне взять с крестьянина стало практически нечего, который еле-еле мог прокормить себя и семью со скудных мёрзлых суглинков — какой уж там прибавочный продукт! Товарное производство зерна (то есть на продажу) стало практически невозможным, как и денежное налогообложение, ибо откуда деньги у землепашца, которому нечего продать?
Именно поэтому на тяглецов и налагались всевозможные натуральные повинности: дровяная, подводная (транспортная), церковная, ямская, обязанности содержать дороги и перевозы (мосты). Одной из самых тяжелых повинностей являлась даточная, то есть обязанность поставлять (давать) «людишек» для участия в военных походах. Именно таким образом формировалась посошная (от слова — соха) рать. В зависимости от масштабности затеваемой очередной спецоперации или войны, даточных людей собирали одного с 3-30 дворов (в зависимости от количества проживающих). Снаряжать и содержать ратников должна была община — сельская или посадская. Ничего не напоминает? Для государства «пушечное мясо» в виде рекрутов являлось бесплатным и практически неисчерпаемым ресурсом – бабы ещё нарожають!
Дальше закономерно возникает вопрос: а зачем русскому государству потребовалась трансформация от торговой сущности к тягловой? Жили бы себе князья-собиратели припеваючи и раньше за счет транзитной торговли. Ну, воевали бы между собой по мелочи силами профессиональных дружинников или наёмников и централизованное военное государство было бы никому не нужным. Здесь необходимо отметить, что милитаризованное московское царство — эмбрион будущей империи — появилось вовсе не потому, что Ивану III (1462-1505 гг.) так захотелось, а явилось оно ответом на системный кризис, подорвавший жизнеспособность не только русских княжеств, а вообще всех государств, соединенных осью Волжско-Балтийского торгового пути между Востоком и Западной Европой.
Ещё раз подчеркнём: для осёдлого земледелия Волжский бассейн, особенно его северная часть, был малопривлекателен для ведения сельского хозяйства из-за низкой продуктивности почв. Выживание земледельца при низкой плотности населения и, соответственно, обширных посевных площадях, земля могла обеспечить, а вот прибавочный продукт при агротехнологиях того времени давала ничтожный. Подсечная модель земледелия была очень продуктивной, но она была связана с непрерывным движением. Такой способ ведения хозяйства не только дал импульс первичному распространению аграрной цивилизации в зоне рискованного земледелия, но и помог в дальнейшем освоить Сибирь и юг Дальнего Востока, куда вольные казаки и простые земледельцы стремились за лучшей долей, а вслед за ними шли государевы люди — воеводы. Однако, землепашец-огневик мало нуждался в государстве, а государство имело мало возможностей изымать у него прибавочный продукт. При сильном нажиме он просто уходил дальше в глушь из-под контроля власти. Поэтому в Сибири крестьянство жило свободно, не зная крепостного права, и относительно зажиточно. Первичная русская государственность на Восточно-европейской равнине складывалась не на основе эксплуатации аграриев, а на той ренте-марже (доходе), которую давала транзитная (посредническая) торговля.
Как известно, торговля для древнего мира была главным двигателем прогресса, являясь важнейшим каналом распространения информации, создавая систему коммуникаций, развивая транспорт, ремесла, стимулируя науку и межкультурный обмен. Общества, активно торгующие, были более развитыми, культурными, современными. По степени охвата территорий торговля была местной, региональной и трансконтинентальной. Развитие и урбанизация Европы создавали массовый спрос на товары, которые в силу разных причин не могли производиться там. Например, один из самых значимых товаров того времени — шёлк. Для средневекового европейца шёлк был не просто статусной вещью, как сегодня, например, престижное авто, а возможностью избавиться от платяной вши, которая на гладком шелке удержаться не могла. Отсюда и был огромный спрос на шёлк, торговля которым являлась колоссальным насосом, перекачивающим серебро и золото из Европы в Азию.
Так же в большой цене были продукты Востока: чай, пряности, ювелирка, фарфор, стекло, ковры и прочая роскошь. В обратном направлении шло железо (оно имело колоссальную ценность, поскольку выделка металла на душу населения в год измерялась буквально сотнями граммов), соль (единственный доступный консервант), рабы.
До появления морской трансконтинентальной торговли, расцвет которой пришелся на эпоху великих географических открытий 16 века, самым удобным торговым путем, подчас единственно возможным, был речной. В частности, Волжский торговый путь являлся магистральным из Индии в Северную Европу и имел следующий маршрут: Каспий – Волга – Ока – Угра – волок – Осьма – Днепр – волок Западная Двина – Балтика. От основного пути существовали и ответвления (Заволоцкий путь из Волги на север), но они обеспечивали в основном местные потребности и служили путями подвоза на пристани и торги местных товаров — мёда, соли, пушнины, жемчуга, янтаря, льна, пеньки, смолы, воска. Караванный способ транспортировки, распространенный в южных регионах являлся вынужденной мерой в силу своей затратности. Во-первых, дневная дистанция каравана очень невелика; во-вторых, а много ли груза берет один верблюд или лошадь? Каравану требовалась охрана и хоть какая-то дорожная инфраструктура. Поэтому там, где можно было передвигаться по воде, товар сразу перегружался на суда. Если водный путь был даже втрое длиннее сухопутного, но по факту он оказывался быстрее и безопаснее. Исключение составляла санная перевозка грузов в зимнее время, но и она осуществлялась преимущественно по готовым дорогам — речному льду.
К слову, зимники позволяли относительно легко преодолевать по суше водоразделы. К тому же некоторые товары, например, рыбу, можно было перевозить только зимой.
Морская перевозка товаров осуществлялась изначально примерно так же, как по реке: караван небольших парусно-весельных судов выходил из порта и шел строго вблизи берега (каботажное мореходство). На ночь или в случае непогоды суда заходили в порты, речные устья (там быстро возникли города) или даже выволакивались на берег, если позволял ландшафт. На протяжении Волжско-Балтийской торговой магистрали образовались следующие центры государственной кристаллизации: тюркский (Итиль-Астрахань, Булгар, Казань), русский (Нижний Новгород, Ярославль, Владимир, Москва, Тверь) и, условно, немецкий (Дерпт-Юрьев, Ревель, Рига, Мемель, Данциг). До низовий Волги, через Баку и Дербент, товары везли персы, потом эстафету перехватывали тюрки, а у русских было самое выгодное место — на водоразделе между бассейном Волги и северными реками, где находились основные торги, на которые допускались как южане, так и европейцы (за соответствующую плату, разумеется).
Так же в руках русских была стратегически важная торговля мехами, а ещё они могли поставлять в обе стороны мёд, железо, поташ (калийная соль), каменную соль, ворвань (жир морских животных), а также их кожу и кость.
Продолжение в следующем номере.
Игорь Андреев,
историк, г. Партизанск